"Тарас Бульба" Н.В. Гоголя как историческая повесть: особенности поэтики

Страница: 9/10

После поединка Тарас обратился к сыновьям с поуче­нием: «Это всё дрянь, чем набивают головы ваши; и академия, и все те книжки, буквари, и философия, всё это ка зна що, я плевать на всё это! » Здесь Бульба пригнал в строку такое слово, которое даже не употреб­ляется в печати. «А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю на Запорожье. Вот где наука так наука! Там вам школа; там только наберетесь разуму». Бульба, веро­ятно, имел основания презирать схоластическое учение своего сурового века, однако не заметно, чтобы он пред­почитал ему другое, более разумное. Единственная наука, которую он признает,— война. Воинская отвага и доб­лесть выше интеллектуальных занятий и страсти к по­знанию.

Минуту спустя казаки садятся за еду. «Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков;

тащи нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! Да горелки побольше, не с выдумками горелки, с изюмом и всякими вытребеньками, а чистой, пенной горелки, что­бы играла и шипела, как бешеная». Еда — существенное дело, поглощение еды — похвальная человеческая способ­ность. Чем съедено больше, тем лучше. Обратим внима­ние на этот пиршественный максимализм, отвергающий всякий изнеженный эстетизм и не желающий размени­ваться на мелочи. Его идеал — натуральность и полная мера («тащи нам всего барана .» и т. д.).

Еще более похвальна и способность к питью — вновь обильному, во всю ширь натуры. Характерно также жела­ние Бульбы, чтобы горелка «играла и шипела, как беше­ная». Образы еды и питья передвигаются из неодушев­ленного ряда предметов в одушевленный. Перед нами живая, дышащая, трепещущая стихия. Одно живое погло­щает и усваивает другое.

За столом звучит похвала всему съедаемому и выпи­ваемому. «Ну, подставляй свою чарку; что, хороша го­релка! А как по-латыни горелка? То-то, сынку, дурни были латынцы: они и не знали, есть ли на свете горел­ка»[7]. Запомним для будущих выводов эту снисходитель­но-добродушную насмешку над иноплеменниками, не понимающими истинного смысла еды и питья.

Все это говорит о том, какое место приобретает в со­знании персонажей физическое и телесное начало.

Конечно, не следует абсолютизировать это соотноше­ние. Сложность в том, что физическое и телесное начало не изолировано, но указывает на нечто более высокое; иначе говоря, с ним связана духовность ранней, «героиче­ской» эпохи народной жизни.

Оттого у всех народов богатыри целых быков съедают, баранами закусывают, а бочками сороковыми запивают»[8]. Физическое, телесное, плотское соот­несено со стихией героического деяния, борьбы с врагами, духом отваги и патриотизма. Еще прямее и непосредст­веннее выражается эта степень духовности в сценах кол­лективного танца и пения, о которых говорилось в пер­вой главе.

Помимо героической народной поэзии, на «Тараса Бульбу» (и близкие к нему гоголевские произведения). влияли и другие художественные традиции. Прежде все­го те, которые существовали на украинской почве, в так называемых интерлюдиях.

Эту художественную традицию уже не назовешь ге­роической. Обычный герой интерлюдий — «школьник»­семинарист, по-малороссийски «дяк», или, как шутливо именовали его авторы сатир, «пиворез». «Отбившись от школы за великовозрастием, он увлекается предметами, чуждыми строго духовной науке: ухаживает и за тор­говками, и за паннами, пьянствует и для добычи средств к существованию поет канты и псалмы под окнами, пу­скается на рискованные аферы. Он не прочь порою под­шутить над неписьменным крестьянином, проделывая над ним неблаговидные шутки: объявив себя живописцем и взявшись написать портрет, он вымазывает простака сажей»[9].

Между тем с типом «дяка» связано такое соотношение человеческих способностей, при которых физическое и телесное ставится выше духовного. Но это соотношение тоже непростое: отвращение «дяка» к школе, страсть к рискованным предприятиям и шалостям выдают человека решительного, пренебрегающего сложившимися нормами отношений с властями, со старшими, с родными и т. д.

Отметим также снижение мотива любви, принимающее различные формы.

С одной стороны, это откровенное презрение к «неж­бе» у Тараса Бульбы, ставившего выше любви героиче­ское дело воинскую суровость и самоотверженность.

Вместе с тем уже в ранних произведениях Гоголя наметились такие образы высших человеческих движений (прежде всего любви), которые резко контрастируют с только что отмеченной иерархией, то есть преобладанием фического и телесного над духовным и интеллектуальным. Назовем эти примеры случаями острого контраста.

В «Тара­се Бульбе», с памятным нам презрением главного персо­нажа к «нежбе» — в порядке острого контраста — разви­вается совсем иное чувство Андрия.

Андрий «поднял глаза и увидел стоявшую у окна кра­савицу, какой еще не видывал отроду . Он оторопел. Он глядел на нее, совсем потерявшись .» Внешняя обрисовка подобного состояния (оторопь, почти окаменение) соот­ветствует внутреннему составу чувства, доходящему до рыцарского преклонения перед возлюбленной, до готовно­сти послужить и пожертвовать ей всем, чем только мож­но. Мироощущение сурового героического века, правда товарищества, сталкиваются с индивидуализирующимся, углубляющимся в самом себе личным чувством. «Анд­рий . полюбил девушку из враждебного племени, которой он не мог отдаться, не изменив отечеству: вот столкно­вение (коллизия), вот сшибка между влечением сердца и нравственным долгом .»[10] — писал Белинский о тра­гедии Андрия.

Реферат опубликован: 21/03/2006